Мы приучены думать, что наша жизнь вращается вокруг великих моментов, но великие моменты часто ловят нас врасплох, красиво завернутые в то, что другие могут считать мелочью....
О ком плачет дождь, О ком гремит гром, О том кто любил: О ней, и о нем.
В уютном купе скорого поезда сидел у окна мужчина средних лет в светло-коричневом костюме, казалось бы, дремал, опираясь на столик, непроизвольно слушая ритмичный танец чайной ложки в стакане. Неожиданно в его памяти всплыло неприятное событие, которое привело его к странному решению, и раздражало его своей неопределённостью. Он от него резко отмахнулся рукой, как от надоедливой мухи, едва не задев стакан с чаем. Успокоился и вернулся в спокойный ритм движения поезда.
Но тут же всплыло другое событие, связанное с доброй отзывчивой проводницей, которая помогла ему без труда заскочить в вагон поезда, который уже тронулся. – Наконец-то, неужели все уже позади? – с облегчением вздохнул и откинулся к стенке купе. – Спасибо тебе, милая и добрая проводница! – благодарил её мысленно и, надеясь, что его просьба каким-то образом дойдёт до неё. Человек-то она хороший, непременно услышит его по душевной связи, как ему казалось...
На окне висели плотные светло-коричневые занавески, через которые пробивались яркие всплески фонарей придорожных столбов, на мгновенье, освещая одинокую фигуру пассажира. Казалось, что он забылся, не различая за окном уплывающие с редкими светящими окнами и расплывчатыми очертаниями строения. Далёкие и яркие огни мерцали в окне на тёмном фоне неба, ещё больше успокаивая его. Пассажир вдруг неожиданно вздрогнул.
Дверь с шумом открылась. Не обращая ни на кого внимания, в купе бодро вошёл человек и стал заталкивать свой чемодан на верхнюю полку. – Вот нахал! – возмутился про себя Валентин Петрович, глядя удивлённо на нарушителя его душевного спокойствия. Тот, усаживаясь, напротив, с мягкой улыбкой глядя на растерявшегося пассажира, произнёс:
– Добрый вечер, Валентин Петрович. Будем знакомы, Александр. – А Вы откуда меня знаете? – недовольно буркнул, продолжая разглядывать вошедшего. – Да так, наугад. Уж больно задумчивый у Вас вид. – Ну, и что! По-вашему, у кого задумчивый вид, того и зовут Валентин Петрович? – с трудом сдерживая себя, ответил Валентин Петрович. – Вы не переживайте. Это я так наугад. Мне показалось. А вот хотите, я Вам скажу, откуда Вы прибываете? – Попутчик продолжал глядеть на него с улыбкой и чуть пригнулся к нему.
Валентин Петрович с недоверием взглянул на соседа, раздражённо сказал. – Ну, валяй... Может, как-нибудь развлекусь, – и махнул рукой. – Едете, дорогой мой, Валентин Петрович, издалека, из Хабаровска. Из моих родных мест. – Во как!? Что, земляк? – неожиданно встрепенулся, потом быстро спохватился, и тут же принял первоначальную позу недоверия. – Ну, и что! – Живёте Вы, дорогой мой, на окраине города, в небольшом, как мне кажется, деревянном доме, и возможно, а то и наверняка, есть пасека с пчёлами. – Ты что, старуха-гадалка что ли? – задвигал рукой по столику Валентин Петрович. – Хоть и не гадалка, а кое-что скажу. – Во, даёт, ишь, куда тебя занесло, и откуда ты всё это знаешь? – Валентин Петрович растерянно почесал затылок. – Наверняка, медовуху на праздничек приголубливаете, – продолжал мягко на него давить новый пассажир. Тут Валентин Петрович кисло улыбнулся и с грустью промолвил. – Да уж. Вот её и вспоминаю.
Немного, задумался, спросил: – А вот скажи, кем я роблю, коль записался ты в гадалки? – Это не трудно. По Вам видно – мужик Вы крепкий, упёртый, думаю, что был трактористом. – Вот угадал, так угадал. Как в цирке! И надо же какой мне попутчик достался....
Тут Валентин Петрович тихо рассмеялся, хлопнул себя по коленке и, качая головой, произнёс: – Не думал, что встречу то ли цыганку-гадалку, то ли старуху – ворожейку. – И не цыганка-гадалка, и не старуха ворожейка, однако, что-то в этом понимаю, – весело ответил Александр.
Валентин Петрович окончательно успокоился и расслабился. – Вообще-то, Валентин Петрович, докладывай, зачем в Москву-то едешь? – перешёл на «ты» Александр. – Наверно, прогуляться или немного протрястись. Или всё-таки на юг, на море? Там тепло, хорошо. Загорай, сколько хочешь, а у нас в Сибири всё-таки холода: и лето короткое, и зима на мороз крепка. Вижу, вижу ... тоска гложет.
Сделав паузу, обратил внимание на то, как Валентин Петрович всё время пальцами ловко перебирает и постукивает ими по столику. «Может, нервничает, или вспомнил кого-то, – отметил про себя Александр, и тут же решил попробовать рискнуть ещё раз. Удастся ли расспросить про его возможную тайную «мозоль».
– Вот, например, после медовухи родимой, Валентин Петрович, наверно, и не грех достать гармонь, да душу-то, повеселить, как в таких случаях водится, она ведь не каменная. А?.. – Вот и я говорю, не каменная! – тихо отозвался Валентин Петрович. На мгновение замер, и с грустью добавил: – Не хватает мне её – гармошки милой-то. Понимаешь, не хватает её... А бывало с радости ли или с печали растянешь меха до упора, и с силой сожмёшь её, пальцами вниз по кнопочкам пробежишься. Ох! и заголосит она красиво разными звуками, загуляют они по всему телу щемящей волной. И застонет грудь, да так, что всю тоску унесёт к чёртовой бабушке из души, сразу, однако, понимаешь, становится легче.
Тут он немного оживился. – Вот, на берегу реки сидишь и тихо на гармошке играешь, рядом берёзка колышется, радует своей зелёной молодой листвой. Внизу речка спокойная о чём-то шепчет, по берегу ласковая волна бежит, с камешками весело играет. Рыбка на воде беззаботно круги рисует да пузырьки пускает. Во как! Красота-то какая! – и замолчал, вытирая глаза платком. – А дальше? – увлечённый рассказом, стараясь сохранить тональность беседы, осторожно спросил сосед. – А, тут жена, баба моя, как на грех, понимаешь, из-за спины неожиданно, как из окопа, выскочит с ненавистью на лице, кажись, готова тут же меня разорвать, вот зараза ... разнеси её в пух. А уж как она по деревне заголосит, с причитанием на всю ивановскую: «Ой, с гармошкой связался. Он всю силу не туда тратит!» А потом, откуда у неё эта чёртова сила берётся, она ещё громче закричит, прям – самурайская тревога: «Да я что, чемодан от этой холеры, которую он, сукин сын, понуждает каждый день, а меня так нет! Рано меня закапывать. Поломаю, сожгу эту анафему... изуродую гармонь проклятую тебе назло!»
Выскочит из дому и по всей улице прытью бежит, славит, орёт, как пожарная сирена: «Эй, люди, гляньте вот на моего придурка с гармошкой, он как с чужой бабой снюхался!.. Сутками мнёт её меха, сутками, неделями да месяцами. Ему, видите ли, не до меня ... Что, у меня бабского добра нет или не хватает? Да хоть когда-нибудь бы взглянул на меня! Паразит окаянный!» – Вот язва так язва, – изобразил её лицо так, что сосед даже оторопел. – Вот зараза так зараза.
Тут он резко оборвал печальную исповедь, вздыхая, потёр ладонями колени. Спрятал руки за спину, уставился в пол. – Тьфу, не хочется о ней вспоминать. Лучше на гармошке в переборах радость искать, чем эту дуру слушать с её причитаниями. Злая какая-то. Вот бы ей, понимаешь, сесть да послушать мою гармошку, да порадоваться, что мужик-то рядом, а не у бабы, неизвестной какой и где, и за какой юбкой прячется, и неизвестно, где водку хлещет. Может, и того хуже. Вроде, баба нормальная, а ласки у неё ох как маловато. Уж скажу сразу – ох маловато... Вот гармошка, понимаешь, спасает от одиночества. Хоть и баба рядом...
Вот. Например, про ласку скажу нашу, зимой принесешь дрова из лесу, полежат немного, отойдут от холода, заживут-задышат на всю избу ласковой смолью, и не оторвешься от них. Вот где ласка, вот где душа. Она и в лесу ходит. Бывало, в лесу затоскуешь, к берёзке прижмёшься, голова туманом ходить начинает. Во как! Так это слаще моей «язвы». Не то, что моя баба, пожарная сирена, духов импортных накупит, наставит по всему комоду со слониками, надушится всеми сразу, и думает она, что мою гармошку заменит. Думает, что моя душа, как медведь на мёд, прибежит и на её духи к ней привяжется.
Валентин Петрович вздохнул. Вдруг глаза заиграли, вспыхнули весёлым огоньком. – А гармошка у меня-то саратовская, с разливом. На свадьбе как сыграешь, так у боевых девчат всю душу внутри вывернет да прохватит, да так, что потом от юбок отбою нет. Вся округа загуляет до утра. Моя-то – несчастная, на нутро глуховата, не чует она гармошку, не чует...
Неторопливо выпил глоток чаю. И глянул с горечью в окно... Поезд залился грустным протяжным гудком с продолжительным эхом. – Да... – с сочувствием поддерживая Валентина Петровича, протянул Александр. – Как-то весной, на тракторе в лесу копал, – продолжил печально Валентин Петрович, – да так задумался о своей жизни, что незаметно вырыл глубокую яму, аж в глазах темно стало... Что за чёрт, думаю, себе ли я яму-то копаю... Вдруг мне нехорошо стало, душа заныла. Это что, я до Москвы должен эту чёртову яму копать? Вылез. Залез на крышу трактора, посмотрел, она чуть из ямы торчит. Стою на ней, на крыше-то. Смотрю по сторонам. Солнышко на листьях играет, ветерок приятный душу ласкает. Небо синее. Птички щебечут... Поют и поют... Господа Бога славят... Лес свежестью и мёдом дышит! А тут... – неожиданно прервался... – А тут моя непутёвая... импортным усиленно одеколоном брызгается. И где она достаёт эту чёртову заразу, что дышать невозможно, – с горечью произнёс. Вздохнул, продолжая. – Вот стою на крыше, что со мной сделалось, не могу понять, стою... а слёзы накатываются. Смотрю на небо, на ласковое солнышко, вытягивая к ним руки, шепчу... Ох, как хочется всё это обнять всё вокруг себя, прижать всё к груди, к сердцу, хочется так долго сохранить эту необъяснимую радость. Стою и слёзы на щеках вытираю. Вот оно счастье-то, вот оно...
Неожиданно открылась дверь в купе, и хриплый голос проводника вежливо спросил: – Товарищи пассажиры! Не надо ли ещё чайку? Валентин Петрович сжал ладони до хруста в пальцах, молча кивнул. В этот момент исчезло удивительное обаяние и искренность рассказа, которое бывает так редко... – Да вот ты какой, Валентин Петрович, – думал, уже укладываясь на ночлег, Александр, и потом, ворочаясь на верхней полке, засыпая под мягкое укачивание и стук колёс.
Наутро, к удивлению Валентина Петровича, на нижней полке спала женщина, тихо посапывала. Он с любопытством разглядывал её. Она лежала, укрывшись одеялом. Лицо её было умиротворённое, с неглубокими морщинами ещё не ушедшей молодости, и светилось легким румянцем. Это его приятно удивляло. В душе Валентина Петровича прозвенела нотка тёплой радости из далёкого детства.
Резко заскрипели тормоза. Прогудел гудок. Дверь купе вдруг сама поползла и захлопнулась. Вагон натружено вздохнул и остановился. За окном тут же замелькали местные коробейники, больше похожие на просителей помощи. На небольших станциях всегда можно увидеть выстраданную радость пассажира, его любимый традиционный набор пропитания: картошечка с курочкой в целлофане или в прозрачной плёнке, там же лежит пара малосольных огурчиков, два толстых пирожка с небольшой начинкой, расстегай с рыбой и ещё не остывший беляш. И сколько времени с надеждой приходится продавщице сего неприхотливого товара глядеть на проезжающих пассажиров, предлагать, чтобы купили именно у неё... То ли дело мужики. Они поопытнее, носят продукты серьёзные: пиво с вяленной, копчёной рыбкой, наливочку, ну и, разумеется, всё остальное, что составит незатейливую радость в дороге.
Отрываясь от всей этой невесёлой картины, Валентин перевёл взгляд на верхнюю полку и увидел проснувшегося соседа. – Ну что, гадалка, проснулся? – произнёс с улыбкой. – Гляжу, что-то тебе не спалось? А раз так, принимай соседку.
Сосед спустился осторожно и подсел к Валентину Петровичу. – Ишь, как она хорошо спит. Глядя на неё, тоже хочется улыбнуться во сне и подремать как она, только не шибко хочется, – произнёс почти шёпотом Валентин Петрович. – Интересно, что же происходит в этот в незакатный возраст, что-то приятное, детское. Внуков у неё, видимо, немало, и наверно, их во сне считает. Н-да, а у меня и детей-то нет, – глядя на неё, продолжал Петрович. – У меня детство было слишком взрослое. Радостей детских не знал. Заводская труба! Вот моё детство. Вот... – Ещё глубже вздохнул. – Жил у завода, как говорят, на плечах у него. Рядом. Эх, и надышался же я и красного и зелёного, и чёрного, и всякого цвета дыма. Вот теперь болячки-то всякие выходят, и цветные – тоже. Пацанами-то в детстве всё бегали около завода. И играли, кто во что горазд. Время послевоенное. Небогатое. Как наступал вечер, мы, словно на парад, с мальчишками бегали смотреть, как танки с нашего завода по железной дороге с грохотом и рёвом неслись мимо нас. Страшно было. Думаешь, что где-то рядом за лесом ещё война идёт. А её-то уже давно нет. Ещё долго после войны по этой заводской дороге танки уходили. А куда? На какую-то станцию? Нам про это было неизвестно. Война из души, из памяти быстро не уходит. Сидит поколениями. И забыть её невозможно. Лоб потёр ладонью, потом щёки, на подбородке рука неожиданно застыла. На мгновение. Закрыл глаза, чтобы, наверное, вспомнить – дорогу, танки и онемевших мальчишек.
– Вот, например, – это божье создание, она и во сне радуется. Видно, в крепкой семье выросла, да и детей с внуками хороших воспитала. – Взглянув на чуть улыбающуюся во сне женщину, продолжил: – Вот спросить бы у неё, почему она улыбается? Эх, была бы моя гармошка... Тут женщина повернулась к стенке и почти не дышала. Валентин Петрович продолжал. – Вот, например...
Тут поезд резко лязгнул тормозами. Валентин Петрович умолк и стал смотреть в окно. Заглянул в купе проводник. – Как, граждане, насчёт чайку, принести? Валентин Петрович приложил палец к губам и кивнул головой, показывая двумя пальцами — на двоих. Дверь мягко захлопнулась. Женщина повернулась на другой бок, вздохнула и, уткнувшись уютно в подушку, тихо и ровно задышала во сне.
Вскоре чай был на столе, но Валентина Петровича что-то всё время держало. Решил пойти покурить. Нагнулся под столик и стал высматривать свою обувь. Что-то блеснуло в темноте. С трудом на ощупь достал рукой. – Что это? – спросил Александр. – Да не знаю, какая-то пуговка с дырочкой в середине, уж больно красивая и приятно блестит, наверно, выпала она откуда-то, что-то она мне напоминает. Валентин Петрович положил на ладонь и поиграл ею на свету, тихонько подбрасывая. – Странно, что-то мне напоминает, – неуверенно произнёс про себя ещё раз. Александр удивлённо кивал головой.
Заскрипели тормоза. Спящая соседка от резкого толчка проснулась, привстала и удивлённо стала смотреть на мужчин, которые что-то разглядывали в большой руке Петровича. – Доброе утро, дорогие. Это что за остановка? – Да нет, это не остановка, просто тормознул поезд. – Ах, как долго я спала. Наверно, вам помешала? – спросила, приятно улыбаясь. – Ну что Вы! Совсем Вы нам не мешали. – А Вам, может, чайку организовать? – опередил сосед Петровича. – Да с такими ухажёрами я с удовольствием, – почти по-детски улыбнулась. Валентин ей тоже улыбнулся, держа в зажатой руке найденный предмет. – Вот и ваш чаёк, – открывая дверь, Александр поставил стакан с чаем на столик. – Надо ей показать пуговицу, – тихо прошептал он. – Да ладно, потом, дорога длинная. – О чём вы там, как хохлушки, шепчетесь? – Вот нашли занятную вещицу, и что с ней делать не поймём. Может, эта ваша? – Ой, – радостно воскликнула, – так это же моя, и как она у меня выпала? Всю жизнь её в платочке ношу. Мужики переглянулись. – Это самая дорогая вещица. Это моя память. Это моя любовь, – и умолкла, расчувствовавшись, на её глазах чуть выступили слёзы. – Странно, – подумали про себя и переглянулись мужики, держа в руках стаканы с чаем, пригубливая его.
Миловидная женщина взяла пуговицу и стала её аккуратно заворачивать в нежно-голубой платочек, ласково шепча, с девичьей нежностью, будто разговаривала с любимым человеком; – Ты мой родненький, далеко от меня не уходи... не прячься... не уходи... Руки её слегка вздрагивали, поглаживая платочек.
Валентин Петрович неожиданно что-то почувствовал и решительно вышел в тамбур вагона, достал папиросу, нервно закурил. Немного успокоившись, вернулся в купе, увидел слегка разрумянившуюся от волнении соседку, осторожно присел напротив неё, она продолжала поглаживать свой платочек, тихонько перебирая его, негромко говорила, словно пела о своей судьбинушке; – Любила я паренька в молодости, уж больно красивый: и высокий и статный. С кудрями Пушкина. За кудри и полюбила его, и за его гармошку тоже. Он на ней так играл, так играл, всю мою душеньку из-мучил, что я ночами не могла спать, а в глазах кудри да гармошка... кудри да гармошка. С ума меня сводил. И куда я только за ним ни ездила, как приворожённая. Где он выступал, присяду на стульчик на первом ряду с краю, и издалека смотрю на него и тихо поплачу. Хотела поближе, но не хотела его карие глазки смущать, надеялась, что он меня и не увидит. Это я так про себя думала, а как он, не знала. Вот так вместе и сидели друг от друга вдалеке. Бывало, тряхнёт своей смоляной головушкой да вдохнёт глубоко грудью, улыбнётся солнышком, пальцами по кнопочкам пробежится, словно на лету жар-птицу хватает, потом тронет душу чистым родником... Ох и чистым родником... Волнуясь, перебирала платочек, который нежно заиграл под маленькими пальчиками.
Валентин Петрович незаметно продвинулся поближе, вглядываясь в раскрасневшуюся, неожиданно помолодевшую пассажирку. Не замечая его взволнованного взгляда, она продолжала: – Весь концерт, как во сне, никого не видела, словно в поле с ним вдвоём. Кудрями обовьёт мою головушку, глаза его заискрятся нежным светом. Пальчиками дотронется до моих волос на голове, чувствую, как сладкий туман меня охватывает и окутывает. Ох, миленькие, и любила я его, ох, и любила. А играл на гармошке, да так нежно, словно голубки воркуют, не нарадуются своим дыханием. А то песню заиграет, чувствую, как его душа разговаривает со мной. Каждое его слово слышу, каждое слово поёт у меня в душе. Вот сижу на краюшке деревянного стула в старом сельском клубе. Холодно, а мне хорошо и уютно, как дома на мягкой перине. А слёзы остановить не могу. Наплачусь. И хорошо мне становится... Неожиданно замолчала...
Взглянув на окно с растекающимися тонкими струйками дождя, Петрович понимающе переглянулся. – А что у Вас за пуговка в платочке, какая-то необычная? – спросил осторожно.
Лицо её резко изменилось, взглядом печальным отвела глаза, молча отвернулась к окну. Валентин Петрович, интуитивно почувствовал скрытую больную рану. Наверное, трагическую. Она молчала, остывая после неожиданного всплеска откровений с незнакомыми людьми, скрывая свои мысли и переживания. Он, Валентин Петрович, боялся, что она не успеет рассказать нечто важное, что, возможно, неожиданно выйдет она на ближайшей станции и исчезнет в этом малоизвестном городке, и это важное уйдёт от него навсегда. Почему это его встревожило?
– Что-то чайку захотелось, – растерянно произнёс он, моргнул товарищу, чтоб прервать затянувшуюся паузу. Неожиданно женщина встрепенулась. – Да и мне, миленькие вы мои, тоже чайку испить захотелось. Ласково и тихо произнесла, словно пропела чистым девичьим голосом, Валентин Петрович удивился про себя. Размышляя, как же надо сохранить этот чудный голос в то время, когда несущие из всех разного рода приёмников, навязывающиеся хрипящие и фальшивые голоса, отравляющие душу и ещё такими же песнями. Он вспомнил песни бабушки, которая с чувством и нежностью тихо пела, глядя на него ласковыми глазами.
Стало тихо. Поезд почти стоял. В окно показались берёзки. Они медленно провожали поезд, едва шевеля своими топкими ветвями, свисающими с жёлтыми листьями уходящего лета.
Петрович принёс чай, поставил на столик. Женщина пригубила. Раскрыла платочек и достала пуговицу. Ласково посмотрела на неё, тихо произнесла: – Это его кнопочка. От его гармошки, берегу я её. Однажды он меня заметил после концерта, подошёл ко мне и увёз меня на своём мотоцикле... Недолго мы с ним ворковали, и я не знаю, то ли кто позавидовал, то ли ещё какая-то не чистая сила к нам привязалась. Поехал он однажды с гармошкой к начальству, да и погиб. Мне его рюкзачок привезли на девятый день. Гармошки уже не было, только и осталась эта кнопочка. А он как на фронт ушёл. Тяжело мне было. И я уехала. Вот и маечка осталась. Не удержала я дитё, через недельку после родов ушёл к нему ангелочек наш...
Тормоза протяжно заскрипели, задвигался медленно поезд и странно и трагично прогудел на низкой ноте.
Молча допили чай. Валентин Петрович вдруг неожиданно вышел в тамбур, вынул из помятой пачки сигарету. Долго держал её в руке, переломил, выбросил. Тут же достал другую, растерянно сунул её в рот, но никак не смог достать дрожащими пальцами спичку из коробки. Зажёг сигарету, сильно затянулся. О чём он думал... Невзрачное купе, тёмные занавески, эта соседка с её необычной историей. Её чистые глаза и проникновенный музыкальный голос. Ах. Боже мой, и голубой платочек с дорогой вещицей – это всё летало, словно в густом дыме, заполняя его самого и грохочущий тамбур.
А в купе женщина вдруг засуетилась и стала собираться. Голубой платочек положила в сумочку. Села и перекрестилась. В купе заглянул проводник. – Вам, гражданка, на следующей станции выходить.
Она едва кивнула. Валентин Петрович, затягиваясь очередной сигаретой, не заметил, как двери тамбура открылись, и народ торопливо стал выходить из вагона. Он быстро вернулся в купе, но пассажирки уже не было. – Она уже ушла? – спросил. – Да, только что, – растерянно прозвучало в ответ.
Вдруг Валентин Петрович резко встал. Из нижней полки решительно достал рюкзак, вскинул его на плечо. – Куда ты, Петрович, тебе ведь до Москвы! – Некогда брат, надо спешить! Я уж тут и выйду. Понимаешь, я всю жизнь искал, а теперь нашёл!
На столе лежал оставленный пассажиркой билет. Он быстро схватил его и побежал к выходу, успев спрыгнуть на платформу из уже набирающего скорость поезда...
Оставшийся в купе Александр тут же выглянул из окна вагона, и стал прощально махать ему рукой, как дорогому другу. Валентин Петрович стоял на платформе, держа двумя руками рюкзак высоко над головой – эта была его гармонь. Поддерживая решительно важное решение Валентина Петровича, Александр утвердительно показал ему большой палец руки. За поворотом быстро исчезла станция с оставшимися случайными попутчиками. Дай Бог им...
...Эта история стала забываться, постепенно исчезая мелкими эпизодами. Пришло неожиданно письмо от Валентина Петровича. Как он разыскал адрес Александра, было загадкой. Столько, видимо, пережил за это время, а излить свою душу некому.
В душе у Александра проскочила нехорошая нотка. Всё время думал о Петровиче, о той случайной встрече в поезде, когда он так и не успел рассказать Петровичу, откуда он узнал такие подробности о жизни своего земляка. Искренность Петровича подкупала Александра, он стал невольно переживать и сочувствовать ему в непростой жизненной ситуации.
Прошло несколько дней. В дверь позвонили. Александр подошёл к двери и открыл её. – Вам письмо! Протянул незнакомый мужчина. Александр взял письмо и хотел поблагодарить, но услышал, как захлопнулась дверь в подъезде. Письмо было адресовано ему. Но какое-то странное и нехорошее чувство удерживало от вскрытия конверта...
Александр вынул из конверта, развернул плотную бумагу, там блеснула белая перламутровая кнопка. – Так это от его гармони...
Его бросило в холодный пот. Как это с ним случилось? Ведь крепкий мужик! Как же так? Надо что-то срочно делать, и куда, и где его искать? Вспомнил его рассказ о Сибири, где он жил, может, он вернулся домой?
Повертел в руках конверт, надеясь по нему узнать адрес. Но его не было, только его имя и адрес. И тут он увидел герб сибирского небольшого города. Это была надежда. Всё время в самолёте в дороге, в автобусе он думал о Петровиче. В голове не укладывалась вся эта цепочка событий, что привело его к трагическому исходу. До мельчайших деталей вспоминал разговоры в поезде, и каждый раз удивлялся его искренности, природному богатству его души и внезапной страсти. А встреча с незнакомкой потрясла настолько, что ради неё готов был Петрович свершить юношеский порыв бурной молодости, выплеснуться последним криком надежды вспыхнувшей любви.
Не гармонь ли это сохранила сильные чувства на сибирской земле, где реки наполняли его своим величественным течением и русский лес был для него намного слаще и родней. Почему-то мысли о Валентине Петровиче не отпускали Александра.
Наконец-то этот сибирский городок и небольшая больница. У Александра сердце стало сильней стучать в груди. Взволнованный, зашёл к главврачу. – Похоронили рядом с больницей, – сообщил тот. – А кто-то приходил к нему ещё? – Да нет. Когда его не стало, приходила женщина. Говорят, что из монастыря, недалеко, тут он рядом.
Александр поспешил – и увидел: у свежей могилы Валентина Петровича стояла маленькая женщина в короткой шубе в черном платке и вытирала глаза голубым платочком, крестясь, тихо пела. Кто она? Не та ли женщина, которую он искал? Как, и какое чудо свершилось, что она здесь?
Ему хотелось подойти и спросить её. Но что-то ему мешало. Вдруг он резко повернулся и решительно пошёл на остановку, где долго стоял, не отрывая взгляд от неё и её тёмной фигуры. О чём думал, и что его потрясло в этой непростой истории? Какая сила их сблизила? Или полное одиночество, или подлинно искренние глубокие чувства, которые на мгновение с силой захватили их невидимой волной? Какие страсти бушуют в этом возрасте, вдруг похожие на цунами? Или на глухие раскаты подземных пластов? За что Господь дал им такое испытание?
Подошёл автобус, он сел на свободное заднее сидение. Потом достал завёрнутую в чистую бумажку маленькую вещицу, развернул, на ладони блеснула своим печальным светом перламутровая кнопка.
Он сжал её и долго не отпускал пальцы, думая об этой странной истории, которая случилась с ними и соединила их троих в этой дороге, в поезде, и которая так повлияла на него, его душу, стала близким и родным на долгие годы, частью его собственной жизни.
Он отрешённо и печально смотрел на удаляющиеся вечерние огни городка...
Иногда хватает мгновения, чтобы забыть жизнь, а иногда не хватает жизни, чтобы забыть мгновение!..
© Дутов Андрей
Спасибо, что дочитали. Друзья, если Вам понравилась статья, прошу Вас поставить лайк. Не забывайте подписаться на мой канал, а также делиться статьёй со своими друзьями в Одноклассниках и ВКонтакте! Чтобы поддержать канал монетой звонкой перейдите по ссылке: https://yoomoney.ru/bill/pay/elLSbgGyGuo.220925 или можно по номеру карты Сбербанка: 2202-2056-7383-9921 Отдельное и огромное спасибо тем, кто помогает каналу!
Другие статьи автора:
«Наследие Предков или реальная летопись Руси» «Музей Славянской Культуры имени Константина Васильева» «А зори здесь тихие – планета Терра Инкогнито. Неизвестные подробности, тайны и факты фильма. Станислав Ростоцкий и Борис Васильев» «Правила этикета от княгини Волконской» «Самые красивые деревни России – Ошевенский погост. Русский север. Культура Славян» «Королева шпионажа – Совершенно секретная женщина. Зоя Ивановна Воскресенская Рыбкина» «Как Хрущев взорвал Венгрию. Попытка фашистского переворота или вся правда о восстании в Венгрии 1956 года» «Палач из русского карательного батальона Шелонь прототип Кротова из фильма "Противостояние"»